С. Рыбаков
Знаменитый звонарь А.В. Смагин
// Православный колокольный звон. Теория и практика.
М., 2002. С. 111–127
В вопросе улучшения церковного звона важно знакомство с искусством выдающихся звонарей. Одним из выдающихся звонарей является в Петербурге Александр Васильевич Смагин, родившийся в 1843 г. в Верхотурском уезде Пермской губернии, в селе Шипицыне.
В 1853 г., когда ему было десять лет, он прислуживал в своей сельской церкви, подавал кадило и, как все дети, любил звонить. Хотя и тогда звон его отличался от звона его товарищей, но звонил он в то время механически, без углубления в значение и состав звона, или, как он выражается в своей записке, его звон «был несознательным до 1863 года».
Отец его был зажиточным крестьянином и имел четырёх сыновей, из которых двое старших окончили курсы уездного училища, а двое младших, в том числе Александр Васильевич, остались вовсе неграмотными.
Поступив на службу в армейский полк (за 2500 верст от родины), он всё своё рвение устремил кроме строевой службы также на изучение грамоты, чего ему в течение полутора лет и удалось достичь, то есть он научился читать и писать. На него обратил внимание командир полка В.И. Яновский.
Однажды, 19 февраля 1867 г., Смагин, подготовляя месячный отчёт по канцелярии, услышал звон на двух колоколах (колокола были большие), но звон плохой. Он закрывает дела, прекращает работу, отправляется на колокольню, берет веревки в руки и начинает звонить. Через час он получает приглашение от церковного старосты В.Г. Холина, содержавшего тогда в той церкви свой хор певчих, предложение обучать звону церковных звонарей. Смагин взялся и обучал сторожей звону около месяца.
Василий Гаврилович Холин, оптовый торговец овцами и владелец двух винокуренных заводов, принадлежит к числу немалочисленных у нас ревнителей церковного благолепия.
Словом, Холин лелеял свой хор, который зато пел прекрасно и состязался с хором покойного воронежского архиепископа Серафима, большого любителя церковного нотного пения. Старожилы говорят о его хоре: «Не услышим теперь такого пения, нет теперь таких хоров».
Любовь Холина к пению побуждала его вслушиваться во всякое мало-мальски хорошее пение и заимствовать его для своего хора; таким образом, хор его многое исполнял из пения Серафимовского хора.
Пригласив Смагина обучать церковных сторожей звону, Холин, по истечении месяца, предложил ему рекрутскую квитанцию, по которой он мог освободиться от военной службы и поступить к нему на службу. Смагин принял предложение и поступил к Холину конторщиком. В течение более десяти лет, с 1867 по 1878 г., он сопровождал хозяина по торговым делам по средним и южным губерниям.
Где только ни слышал его хозяин хороший звон, немедленно посылал Смагина изучать его, а когда возвращался домой, то проверял своего приказчика на приходской церкви, где состоял старостою. При этом Холин обнаруживал большое чутьё и слух относительно церковного звона, сразу и метко отмечая отступления от слышанного звона, если их делал Смагин. Но этим не довольствовался Холин в своей любви к церковному звону и в 1873 г. нарочно командировал своего звонаря для изучения звонов в Москву, Троице-Сергиеву Лавру и в Ростов Ярославский. Благодаря такому усердию хозяина, Смагин имел возможность усвоить себе различные звоны и на их почве начал вырабатывать нечто своё, составлять сборный звон из известных ему звонов, вносить сюда свои добавления, новые ритмические фигуры, которые иногда выходят сами собою, непроизвольно, и этим он выступил на путь импровизации на колоколах. Словом, по его выражению, звон его «из несознательного стал сознательным», то есть Смагин внёс в своё искусство начало сознания и известное творчество.
В г. Ливны, Орловской губернии, Смагин в скором времени стал известным звонарем и любимцем прихожан и города. Он однажды вызвал на себя неудовольствие ливенского соборного протоиерея, который жаловался архиерею, что Смагин звонит непотребно. Орловский архиерей Макарий назначил следствие, вызвал Смагина, сам слушал его звон и, в конце концов, пригласил его обучать звонарей.
В 1878 г. Смагин по обстоятельствам приехал в С.-Петербург, занимался торговлей, но ему не повезло и пришлось бороться с нуждой, в силу чего работал поденно на Балтийском заводе (1885 г.) и носил балки. Он пользовался доверием рабочих и цехом чернорабочих Балтийского завода был выбран старшиною-представителем при спуске миноносца «Лейтенант Ильин» и закладке крейсера «Память Азова». В это время он был занят воспитанием сына, который учился в гимназии, и свою любовь к звону должен был очень умерить. Тем не менее, он был (в 1886 г.) десять месяцев звонарем в Александро-Невской лавре, в которой усвоил так называемый лаврский звон. На соборной колокольне есть довольно порядочный подбор колоколов. Особенно нравился Смагину большой колокол в 800 пудов никоновского литья с изображением патриарха Никона, в левой руке держащего колокол, а в правой – Церковь.
В 1888 г. по поводу спасения императорской фамилии при крушении поезда в Борках, Смагин обратился к обер-прокурору Св. Синода с докладной запиской, в которой, выражая верноподданические чувства по случаю спасения жизни Государя Императора от угрожавшей опасности, ходатайствовал о принятии его бесплатным звонарем в один из храмов столицы. Эта записка была препровождена на благоусмотрение Исидора, митрополита С.-Петербургского. Его Высокопреосвященство пожелал выслушать звон Смагина, и последний для этого был вызван в лавру и звонил в присутствии митрополита. После этого испытания ему предложено было место платного звонаря в лавре (по 30 руб. в месяц), но он не принял его, заявив, что не хочет своих патриотических чувств продавать за деньги. Тогда состоялась следующая резолюция Его Высокопреосвященства: «Благочинный ближайшей к месту жительства Смагина Вознесенской церкви объявить причту и Смагину, что последний может исполнить при той церкви звонаря безвозмездно». Смагину выдали из С.-Петербургской духовной консистории указ от 12 декабря 1888 г. № 305 на право звонить в Вознесенской церкви.
В августе 1886 г. Смагин ездил в Коневский монастырь на говение после происшествия на Балтийском заводе, где он работал поденно: ему балкой отдавило ногу. Видя в этом наказание за грехи и упущения относительно обязанностей христианина, Смагин решил попоститься в Коневском монастыре. Приехав туда, он не упустил случая применить своё искусство с разрешения архимандрита Пимена. Взобравшись на колокольню, он увидел, что она была запущена и загрязнена. Между тем, любя своё искусство, он требует на колокольнях чистоты, опрятности, не курит на них и другим не позволяет курить. Понятно, что ему не понравилась запущенность колокольни Коневского монастыря, и он заставил монахов вымыть колокола от грязи и от птичьего помёта. Между прочим, он учил коневских звонарей своей манере звонить, и ученье шло в течение целого дня между службами. Слушать звон собирались многочисленные богомольцы и спрашивали архимандрита: «Ваше Высокопреподобие, скоро ли начнут по нотам звонить?» Смагин был предметом общего внимания, и когда он уезжал, то его провожали и на прощанье дали ему разных запасов, плодов, 3 руб. денег и бесплатный проезд до Петербурга.
Как выше упомянуто, он уже в Ливнах был известным звонарём, и память о нём сохраняется там и теперь. Когда несколько лет тому назад в Петербург приезжала депутация из г. Ливны ходатайствовать о постройке железной дороги, члены этой депутации были и у Смагина как бывшего ливенского звонаря, и один из депутатов приглашал его вернуться к ним в Ливны, говоря, что теперь у них некому и позвонить, но Смагин отказался, сославшись на воспитание сына, который кончал гимназию.
Смагин – звонарь по призванию. Интерес и приверженность к звону были и росли у него в течение всей его жизни. Внутреннее влечение к звону сказывается у него в том, что когда, например, он сидит один, то ему слышится колокольный звон или представляются различные сочетания колоколов. Он объясняет это тем, что мужику втемяшится в голову, того и колом из него не выбьешь. Его любимое выражение о том, как он изучал звоны, такого рода: «Я звон собирал 40 лет, дайте мне теперь его разнести», то есть распространить свое искусство. Но Смагин встречает также и большое несочувствие такому увлечению колокольным звоном. Его считают странным или смеются над ним.
«Когда начнёшь о звоне говорить, все над тобой потешаются, – говорит он, – ха, ха, ха, много у нас в Петербурге звонарей; звонишь, значит, болтаешь, – врёшь по самое стропило. Хотелось бы по душе говорить о звонах, а над тобою смеются, кровную обиду наносят; смеются над тобой, а смешно это или нет, не разбирают».
Когда его сильно донимают те, которые сочувствовали ему в молодых годах как крестьянину со стремлениями, и когда в люди вышли, стали свысока и с насмешкой относиться к нему, он им говорит: «когда вы молоды были, то обнимали Россию и целовали народ, а теперь вы горькую редьку ему суете».
На колокольне Смагин чувствует себя хозяином. Он привык восходить по лестницам её, не боится холода, пронизывающего ветра, ни дождей, когда приходится дежурить ему днём и быть ближе, чем другие люди то к ясному, лазурному, то к пасмурному небу, или ночью, когда над ним горит звёздное небо и тот млечный путь, который сибиряки называют «гусиной дорогой» в силу приметы, как вереницы гусей при отлете осенью летят ночью по направлению млечного пути. Ему, как старому звонарю в рассказе Короленко «Старый звонарь», «земля и небо, и белое облако, тихо плывущее в лазури, и тёмный бор, невнятно шепчущий внизу, и плеск невидной во мраке речки – все это ему знакомо, все это ему родное ... Недаром здесь прожита целая жизнь ...»
Его любовь к искусству и месту, где он его применяет, доходит до того, что, как выше упомянуто, он заботится о чистоте и порядке на колокольне и никому не позволяет – ни себе, ни другим – курить на ней. Когда он начинает звонить, он снимает шапку и крестится, затем сделав удар в колокол, стоит с открытой головой в продолжение первых двух ударов. Для него, настолько посвятившего себя колокольному звону, обидно звучит известная пословица: «Отзвонил и с колокольни долой», которую он за это называет непутевою и желает бороться с нею по мере сил. Цель его стремлений – бороться против пренебрежительного или кощунственного отношения к звону и распространить уменье хорошо звонить, чего в нашем современном звоне именно и недостает, тогда как он может быть настоящим искусством.
Израилев в вопросе о церковном звоне затронул две стороны: гармоническое настраивание колоколов и искусство мелодичного звона, не касаясь также близко вопроса о самом искусстве звонить обыкновенно – ритмически, а не мелодически. Мелодический звон едва ли может иметь будущность, потому что он идет вразрез со всеми преданиями нашего церковного звона и не подходит к самому характеру колоколов, которые производят совершенно определенное гораздо большее впечатление, если в них звонят ритмически, чем если выигрывают на них мелодии, как в куранты.
Таким образом, в вопросе о церковном звоне наряду с гармоническим настраиванием колоколов гораздо важнее заботиться об улучшении традиционного, то есть ритмического звона, чем о развитии совершенно нового для нас мелодического. Смагин преследует именно эту цель. В своей записке он говорит, что к улучшению церковного звона стремятся теперь как колокольные заводчики, так и отдельные лица, и, кажется, убеждены, что благозвучный звон получится путём одной только переливки или гармонического настраивания, тогда как звонари звонят по-прежнему неумело и особого впечатления на молящихся не производят ... Где же у них мастера звонари, которые умели бы управлять колоколами, спрашивает он и высказывает мысль, что можно больше примириться с искусным звоном на ненастроенных колоколах, чем с неумелым звоном на настроенных. «Мне приходилось, – продолжает Смагин, – слышать много раз, как на сельской церкви мужичок так отчетливо и красиво звонит, что любого соборного и дворцового звонаря за пояс заткнет, жаль только, что звон этого мужика ограничивается одной фигурой, которую он заучил».
Важность искусного звона подтверждается тем, что при таком звоне гораздо больше собирается молящихся в церковь, как Смагин убеждался и из своей практики, когда большие толпы собирались слушать его звон до начала службы и оставались ради этого и после службы.
Смагин в течение своей продолжительной практики успел выработать определенную систему искусства звона, которую он изложил Рыбакову.
Будучи идеалистом и художником в душе, Смагин с упорством фанатика смотрит на колокольный звон, вполне справедливо придавая ему громадное значение в жизни русского народа.
Все разновидности колокольного звона – благовест, трезвон, перезвон, – разумеется, должны иметь особые оттенки, и чем они нежнее и тоньше, тем сильнее действуют на слушателей, вызывая в них живое благоговение.
Наоборот, беспорядочный и негармоничный звон, лишенный этих оттенков, производит как раз обратное действие.
Во многих католических странах, где колоколам уделяют чрезвычайно мало внимания, колокольный звон не только не вызывает благоговейного чувства, но, наоборот, раздражает и беспокоит жителей.
Смагин один из первых обратил внимание на стройность колокольного звона, извлекая из колоколов различные оттенки звуков, в зависимости от церковной службы.
В его звоне чувствуются не простые механические удары языком о металл колокола, ничего не говорящие ни уму, ни сердцу, а что-то более глубокое, что увлекает и уносит душу от повседневной жизни к более чистому и возвышенному. Многие, слышавшие звон Смагина, говорят, – что колокола, как будто оживали под его ударами. Настроение от звона получалось изумительное, – колокола начинали петь.
Как было сказано выше, Смагин подробно изложил свой взгляд на колокольный звон известному исследователю в этой области С.Г. Рыбакову.
Когда поочередно перебираются все колокола друг за другом, то это называется перезвоном. Этот звон – символ печали и употребляется при похоронах, а также в праздники Св. Креста, на Страстной неделе.
Нелишне также упомянуть о родах колоколов, какие употребляются у нас для церковного звона.
Маленькие колокола называются зазвонными, имеют вес от 10 фун. до 5–6 пудов; более крупные или альты – от 8 до 25 пуд. К числу крупных принадлежат: вседневный колокол от 100 до 500 пуд., в него благовестят в каждый будничный день; полиелейный до 600–700 пудов, в который благовестят в праздники Апостолов и Святителей; воскресный – до 800–1000 и более пудов, для благовеста в воскресенье; праздничный колокол, от 1000 до 2000 и даже до 4000 пудов, употребляется в большие двунадесятые праздники и царские дни.
Впрочем, такое назначение и употребление колоколов не строго обязательно, и в Уставе церковном по этому поводу есть даже оговорка: «Аще как захочет настоятель». Далеко не в каждой церкви существует весь перечисленный набор колоколов, и, например, полиелейный колокол часто заменяет воскресный и наоборот, а в сельских церквах колокол в 100–200 пудов исполняет обязанность всех перечисленных колоколов. Есть и обратное явление, когда несколько колоколов на колокольне остаются без употребления, и к языкам их почему-то не привязывают веревок для звона, может быть, потому, что звонари не умеют справляться с большим числом колоколов. Таких колоколов без употребления, говорят, находится много и на колокольне Ивана Великого, где у них сняты языки. Кстати сказать, самый звон на Иване Великом не имеет единства, потому что колокола размещены в разных ярусах колокольни и даже в пристройке сбоку ее, а каких-либо приспособлений для единства звона там не делают, да и не умеют делать.
Главным недостатком нашего современного звона является именно отсутствие единства в звоне, так как у нас звонят не одновременно и как придется, так что отдельные колокола перебивают друг друга, не соблюдается того, что на языке музыки называется тактом. По этому поводу Смагин говорит в своей записке: «Как бы хорошо ни звонил звонарь в верхней палате (ярусе), а если большой колокол, висящий внизу, не соблюдает такта, то он портит хороший звон в верхнем ярусе». Для устранения этого недостатка, то есть отсутствия одновременности или такта в звоне, Смагин придумал приспособление следующего рода: сбоку большого колокола он устраивает вилку-пружину, и когда звонарь ударяет языком в край колокола, то шейка языка ниже края колокола ложится в эту вилку-пружину, которая дает знать момент удара вверх, и верхние звонари на эти знаки или указания должны смотреть как певчие на регента; тогда в звоне будет соблюдено деление, и самый звон становится тогда законченным, одновременным как вверху, так и внизу.
Большое место отводит Смагин в колокольном звоне также оттенкам исполнения.
В вышеупомянутой записке он говорит, между прочим, что, занимаясь многие годы колокольным звоном и, собирая различные мотивы этого звона, он пришел к мысли связывать эти мотивы один с другим, а также стараться удалять и приближать звуки колоколов, то есть выполнять при звоне то, что обозначается музыкальными терминами «форте» и «пиано», звонить тише и громче, так что при тихом звоне может казаться, что звонят где-то далеко; и все звонари по системе Смагина должны согласно выполнять эти оттенки.
Для достижения такого согласия в исполнении Смагин применяет аппарат так называемых баклушек, четырехгранных деревянных брусков, крепко насаженных на вертящихся осях. На сторонах баклушек имеются надписи: «начинать после перебора», «стой», «тише», «сильнее». Такие баклушки помещаются в каждом ярусе колокольни и соединены друг с другом веревками так, что одновременно повертываются одной и той же стороной, и все звонари видят одну и ту же надпись. Звонарь, находящийся в верхнем ярусе, управляет этими баклушками и, следовательно, оттенками исполнения.
Желательно, чтобы баклушка при повертывании ударяла в какой-нибудь маленький колокол с помощью особого крючка для того, чтобы звонари как-нибудь не просмотрели поворота баклушки.
Чтобы иметь полную возможность применять своё искусство, Смагин пользуется системой особого балансирования колоколов, то есть подвязывания к их языкам верёвок.
Для полной благоустроенности звона необходимо, по Смагину, установить прежде всего чётность в ударах в колокола, т.е. чтобы в данный промежуток времени производить во все колокола чётное число ударов.
При этом руководящую роль играют размахи языков очень больших колоколов (около 1000 и более пудов), так как в них можно произвести в известное время только определенное число ударов, ни больше, ни меньше, в силу того, что массивный язык, как говорится, сам ходит по инерции, и ускорить или замедлить его движение звонарь не может в силу его тяжести. Число ударов зависит от диаметра (поперечника), веса колокола и языка: из двух одинакового веса колоколов в более узко слитый колокол можно произвести в одинаковое время большее число ударов, чем в более широкий, потому что в колоколе первого рода размах языка укорачивается.
Балансировать языки колоколов – значит подвязать к ним верёвки таким образом, чтобы один звонарь мог свободно управлять несколькими колоколами. Посредством балансирования звонарь может управлять в три раза большим числом колоколов, и этим соблюдается экономия в звонарях. Искусство балансирования находится в прямой связи с искусством самого звона. Тем лучше звонарь звонит, чем целесообразнее у него подвязаны колокола.
В колокола менее 800 пудов можно в определенное время производить и большее, и меньшее число ударов, смотря по тому, широк или узок колокол, а также в зависимости от усилий звонаря.
В колоколах от 150 пуд, и до самых маленьких языки можно подвязать веревками к нескольким центрам, привязываемым к доскам, которыми звонарь управляет посредством ног.
Балансировать колокола, то есть подвязывать языки нескольких колоколов к одному центру, можно до 500 пудов, а большей тяжести нельзя; крупные колокола, не тяжелее 300-500 пудов, балансируются тогда, когда не дают в определенную меру времени чётного числа ударов, а если получается чётный звон, то в эти колокола звонят в два края. При таком звоне на каждый колокол уже надобен отдельный звонарь. Звон в два края очень красив и торжествен в силу полной равномерности в движении и ударах языка.
В подробности балансирования колоколов я не вхожу, так как это дело самих звонящих, и каждый звонарь балансирует по-своему, как ему удобнее звонить. При том это такая практическая подробность, которая, как говорит Смагин, на деле виднее.
Путем подобных приспособлений и условий исполнения Смагин воспроизводит несколько родов церковного звона (точнее, трезвона), которые он успел собрать и частью сам составил в течение своей многолетней практики. Он исполняет, между прочим, несколько традиционных звонов, которые он называет историческими, а именно: Ростовский, Георгиевский, слышанные им в гор. Ростове Ярославской губ., Лаврский – звон Александро-Невской лавры.
Эти исторические звоны Смагин желает сохранить во всей неприкосновенности и поэтому не допускает к ним, когда исполняет каждый из них самостоятельно, никаких добавлений в роде вступлений, переборов колоколов и т.п.
Больше свободы предоставляет Смагин звонарю в так называемом сборном звоне, составляемом из различных, в том числе и исторических звонов, и здесь он присоединяет и вступления, и переборы и т.п.
Наряду с пословицей «отзвонил и с колокольни долой», которую Смагин называет непутевою, он не выносит и легкомысленного интереса к звону и в видах борьбы с таким отношением к нему считает надобным избегать однообразного повторения одной и той же фигуры в звоне и соединять с этой целью в звоне несколько фигур, которые устранили бы однообразие, а народ не говорил бы, что звонарь песню играет. Из соединения нескольких различных звонов в один Смагин образует так называемый смешанный, сборный звон, где он предоставляет звонарю большой простор и даже право импровизировать на колоколах, вставлять свои новые фигуры, чем он и сам пользуется, причём у него проявляется временами творчество: иногда, по его словам, звонит он, звонит, и вдруг, сам не ждал, выходит новая фигура. При записывании звонов Смагина на ноты различные длительности нот следующим образом распределяются по колоколам: большие колокола исполняют половинные и четверти, колокола в левой руке – четверти или осьмые, а в правой руке – шестнадцатые или тридцать вторые.
К звонам Смагин прибавляет вступления, а именно: затравку – нечастый звон в один самый маленький колокол как предуведомление о начале звона; переборы – довольно скорые удары по одному разу во все колокола по порядку от самого маленького и до самого большого, после чего начинается «красный звон».
Различные составные части звонов Смагин распределяет следующим образом, смотря по роду службы: в начале Всенощной бывает, как известно, 3 звона, – после благовеста в один большой колокол начинается «красный звон», который исполняется Смагиным в 1-й раз без переборов, во 2-й и 3-й раз – с переборами, причем могут чередоваться разные исторические звоны:
1-й трезвон – «Ростовский» без переборов;
2-й – «Георгиевский» с перебором;
3-й – «смешанный».
За обедней после благовеста Смагин исполняет 3 трезвона: первый трезвон – стремя переборами «Георгиевский», второй трезвон – с одним перебором «Ростовский», третий – с одним «Лаврский».
В сентябре 1895 года я был в Москве, виделся со старостой Общества хоругвеносцев при кремлевских соборах и говорил с ним о состоянии звона в Москве. Он сам высказывал, что в Кремле у них звонят плохо, без толку, и заинтересовался рассказами об искусном церковном звоне.
Тогда же я виделся со старостой Кремлёвского Успенского собора, известным оратором г. Плевако, и последний подтвердил, что кремлевский звон совершается у них беспорядочно благодаря тому, что колокола висят не только в ярусах колоколен, но и в пристройках сбоку, и звонари не видят и не слышат друг друга, что этот звон нуждается в улучшении, что когда в Москве и в Кремле звонят, то получается впечатление не правильного, хорошего звона, а звонящего города, что, правда, в своем роде, недурно; тем не менее вопрос о звоне в Москве, по крайней мере, в Кремле, остается открытым.
Со своей стороны Смагин в записке о звоне предлагал своё искусство и труд для коронационных дней в 1896 г., в Москве, когда он взялся бы устроить все описанные приспособления (недорогие – руб. 20–25) для звона, воспользовался бы бездействующими теперь на Иване Великом колоколами, подвесив к ним языки, обучил бы звонарей одновременному звону и своей манере звонить и мог бы во всей обширности воспроизвести звоны.
Сознавая, что состояние церковного звона у нас оставляет желать много лучшего и, стремясь настойчиво к приложению и распространению своего искусства, он любит повторять свое выражение. «Я звон собирал сорок лет, дайте мне теперь его разнести», то есть передать другим звонарям.
В случае, если бы ему пришлось заведовать организацией звона во время коронации в Москве, Смагин для обучения звонарей своим приёмам звона мог бы воспользоваться пасхальными и царскими днями, когда звон бывает в течение целого дня.
Православные основы русского колокольного звона | Общество церковных звонарей | Школа звонарского мастерства Игоря Коновалова | Технология колокололитейного дела | Подбор колоколов и обустройство колоколен | Коноваловъ | Часто задаваемые вопросы | Фотогалерея | История | Библиотека | Исторический архив | Карта сайта | Указатель статей | English |
