Самотёком до XIX века называли местность на север от Кремля, охватываемую современными Садово-Самотёчной улицей, Самотечной площадью, улицей, переулками, Олимпийским проспектом и Самотечным сквером до парка Екатерининского института благородных девиц, более известного как парк Армии (ЦДСА), а также Цветной бульвар до Трубной площади.

       На северо-западной оконечности Самотёка, на высоком Троицком холме величаво и гордо, несмотря на потрясения веков – пожары, французское нашествие, революции и разрушительное забвение, – возрождаясь вновь, высится церковь в белой высокой ограде, одна из немногих, уцелевших здесь. Рядом находилось Троицкое архиерейское подворье. Внизу, у подножья холма, перетекая из пруда в пруд – самотёком, – неторопливо несла раньше свои воды одна из ста московских рек, имевшая несколько названий (Неглинна, Неглинная, Неглимная, Неглинка), а в данной местности ещё прозывавшаяся Самотёкой. Одним из первых названий реки древний летописец определил место, где Юрий Долгорукий велел «заложить град Москов», а вернее, построить новые укрепления для уже существовавшего города, – «на устниже (умели же наши предки сказать образно и точно – Ю.Г. ) Неглинны, выше реки Аузы» (Яузы).

       Прежде между Самотечной площадью и Бульварным кольцом был пруд, у которого в старину 1 августа устраивали крестный ход из располагавшейся поблизости церкви Сергия Чудотворца в Пушкарской слободе, с пушечной пальбой. На Руси пушкарное и колокольное дело было всегда рядом и организовывалось на реках. До 1650 года на этом месте размещался колокольный завод, едва ли не первый в Москве. По указу царя Алексея Михайловича сюда были переселены на жительство стрельцы-артиллеристы, называемые тогда пушкарями, от чего как переулок (ныне улица Хмелёва), так и сама церковь получили вначале наименование пушкарских. В слободе, насчитывавшей ещё в 1638 году 374 двора, работал «артиллерии колокольных дел мастер Иван Моторин», увековечивший имя своё отливкой Царь–колокола, удивляющего своими размерами и красотой. Мастер на колоколе учинил простую надпись: «Лил сей колокол российский мастер Иван Федоров сын Моторин с сыном своим Михаилом Моториным», вложив в неё, как представляется, русскую гордость и скромность всей своей династии. Иван Федорович Моторин родился в 60-х годах XVII века в семье московского литейного мастера Федора Моторина, владевшего небольшим литейным предприятием. С детских лет усвоив все премудрости бронзолитейного дела, Иван Федорович в 90-х годах был уже известным мастером-литейщиком и имел в Пушкарской слободе собственный, крупный по тем временам литейный завод. На этом заводе производились отливки колоколов различной величины и веса: церковные, набатные и осадные, курантные. Умер мастер во время отливки главного колокола своей жизни. Дело его закончил сын.

       Кроме Царь–колокола, Иваном Моториным отлиты были многие другие колокола, навечно вошедшие в русскую и московскую историю. В 1702 году он отливает колокол весом 3300 пудов (1 пуд = 16,38 кг) для колокольни «Иван Великий», который получил название Воскресенского, а спустя два года из его мастерской выходит колокол «Великолепный» весом 923 пуда. В 1712-м на Царскую башню кремлёвской стены был поднят «Набатный» колокол, отлитый всё на том же заводе. Под его удары в 1771 году восставшие москвичи собрались в Кремле во время Чумного бунта. Наказание не замедлило последовать: у колокола отняли, как у человека, язык. Так, без языка, и провисел этот колокол на кремлёвской стене вплоть до 1803 года, когда при ремонте Кремля он был отправлен в Арсенал, а затем в Оружейную палату, где находится и поныне.

       Были колокола, которые расплачивались за свой голос и «свободой». Из Москвы в Никольско-Корельский монастырь по указу Федора Алексеевича в 1681 году был отправлен набатный колокол за то, что звоном своим испугал царя во время послеобеденного сна. Предание гласит также, что Иван Грозный повелел отрубить уши у колокола при церкви святого Николая в Пскове за то, что он звоном своим испугал коня, на котором ехал царь. Бывало и массовое истребление. В1701 году во время войны со шведами в церквах было собрано около 130 тонн колокольного металла, из которого было отлито 100 больших, 143 малых пушек, 12 мортир и 13 гаубиц.

       С Пушкарской слободой связан старый московский обычай, распространившийся впоследствии по всей европейской России, но нигде не достигший такого виртуозного исполнения, как в Москве. К концу XVIII века у московских мастеров колокольного дела укрепилось поверье, что для удачной отливки большого колокола необходимо перед этим ответственным мероприятием пустить в народ какой-нибудь нелепый слух, и чем шире он разойдется, тем голосистее получится колокол. На эти слухи, будоражившие город и известные в народе под именем «литьё колоколов», не раз обращала внимание городская полиция и брала с заводчиков подписки и делала им строгие внушения. Но с отливкой очередного колокола этот освященный веками обычай снова будоражил умы мастеровых, и очередная небылица распространялась по городу.

       Один из таких слухов, пущенных литейщиками, приводится в воспоминаниях А.П. Милюкова. «Однажды на Покровке венчали свадьбу, и когда священник повёл жениха и невесту вокруг аналоя, брачные венцы сорвались у них с головы, вылетели из окон церковного купола и опустились под наружные кресты, утвержденные на главах церкви и колокольни. Слух этот настолько был силён в Москве, что к церкви съезжались экипажи в таком количестве, что проходу не было. Нежные сердца к этому добавляли, что жених и невеста были родные брат и сестра и что они этого не знали, и что только чудо не допустило до греховного брака».

       А вот другой слух, «отлитый» московскими мастерами: «Генерал-губернатор накануне большого праздника, кажется Николина дня, давал бал, на который приглашено было полгорода. Дом горел огнями. Всю ночь продолжались танцы, и вот, во время полного разгара удовольствий, при громе большой музыки, раздался с Ивановской колокольни первый удар благовеста к заутрене. При этом торжественном звуке люстры и канделябры в губернаторском доме в одну секунду погасли, струны на музыкальных инструментах лопнули, стекла из двойных рам, звеня, попадали на улицу, и, в страшной темноте, волны морозного воздуха хлынули на обнаженные плечи и шеи танцующих дам. Раздался крик ужаса. Испуганные гости бросились толпою к дверям, но они, с громом, захлопнулись и никакие усилия не могли отворить их до тех нор, пока не кончился в Кремле благовест».

       К этому рассказу добавляют, что в большой зале найдено несколько замерзших и задавленных, «в том числе тело самого хозяина праздника ...» (Пыляев М.И. Старое житье)

       От этого старинного обычая пошла присказка: «Колокола льют», которой обозначали невероятную, выдуманную историю или новость, а русский язык пополнился словами «заливать» в значении хвастливо врать, присочинять и «колоколить» – разносить вести.

       В этой связи даже появилось несколько пословиц, записанных В.И. Далем: «Колокола отливают, так вести распускают», «Вести-то пустили, да колокола не отлили», «Чу, никак уже колоколят!» Отливка колокола сопровождалась на Руси особенной церемонией. Хозяин завода до начала литья приносил в мастерскую икону, зажигал перед нею свечи, и все присутствующие молились. Хозяин сам читал вслух особую, соответственную случаю молитву, а мастера и рабочие её повторяли. После этого все двери затворялись и хозяин давал знак начинать дело.

       Всё, что было связано с отливкой, поднятием и установлением колоколов и, конечно, звоном, считалось делом святым. Н. Оловянишников писал, что, «по народным повериям, влиянию ночного колокола не могут противостоять сами нечистые силы, и шабаш их тотчас пропадает с первым ударом колокола, равно как теряет силу всякое волшебство, всякое гаданье».

       Москва не знала хаотичного, какофонического звона. Каждая из трёхсот московских колоколен имела свою «партию» в величественной симфонии сплошного, «малинового» звона и перекликалась с другими колокольнями. Вот как описывал звон «сорока сороков» Н. Корсунский: «Если же раздается полный звон во все колокола, а особенно красный звон в согласный подбор колоколов погласицей или, что то же, целой лествицей звуков, когда церковный звонарь распетлится на колокольне и по рукам и по ногам, качается на зыбке и звонит согласно в целую дюжину колоколов, перебирая их от большого к меньшему и к большому от меньшего, да ещё с другими звонарями на других колокольнях перезванивается колоколами, как бы перекликается; когда праздничный перезвон в прекрасном созвучии, согласном, правильном взаимном соотношении одновременных звуков льется с наших колоколен, то происходит благозвучие ещё торжественнейшего рода; становится тут торжество уже всенародным».

       Доведётся ли нам с вами услышать когда-нибудь красный звон? В 20-е годы москвичи были лишены этой возвышающей душу радости, а англичане и американцы благодаря усилиям К. Сараджева наслаждались музыкой колокольных «оркестров» на сооруженных им звонницах.

       Граждане некоторых иностранных государств справедливо гордятся своей (иногда лишь двухсотлетней) историей и чтут её, мы же, русские, почему-то зачастую стесняемся своей тысячелетней. Старая Москва – это огромный пласт бесценной культуры, которую просто необходимо сберечь, конечно, если мы не хотим стать Иванами, не помнящими своего родства.

       Москвичи, вечно загнанные повседневными заботами и неурядицами большого города, давайте на миг остановимся, переведём дыхание, посмотрим по сторонам ... Где мы живем? Кто мы?

© Ю. Горбунов

Православные основы русского колокольного звона | Общество церковных звонарей | Школа звонарского мастерства Игоря Коновалова | Технология колокололитейного дела | Подбор колоколов и обустройство колоколен | Коноваловъ | Часто задаваемые вопросы | Фотогалерея | История | Библиотека | Исторический архив | Карта сайта | Указатель статей | English |

© Игорь Коновалов